Автор: Набоков В.В.
В.В. Набоков. Истинная жизнь Севастьяна Найта. / Пер. с англ. Г. Барабтарло. СПб.: Азбука-Классика, 2008. 352 с.
Эта заметка возникла в результате знакомства с одним из последних по времени переводов знаменитого англоязычного романа Владимира Набокова «TheReal Life of Sebastian Knight» и отражает главные впечатления, вызванные этой книгой, которая, как всякое переведённое произведение, представляет собой продукт сотрудничества писателя и переводчика. Книга была куплена в 2011 году в томском магазине «Читай-город» совместно Л.С. и С.А. Покупка совершена со скидкой. Сначала в магазин вошёл С.А., взял книгу и, как бы её рассматривая, незаметно вырвал страницу № 129/130. Поставив книгу на полку, а вырванную страницу положив в карман, С.А. вышел из магазина, а Л.С. тут же вошла в него. Взяв книгу и проверив, из неё ли вырвана страница, Л.С. подошла к кассе и, готовясь расплатиться, сделала вид, что внезапно обнаружила в книге отсутствие страницы. Кассир и администратор согласились продать дефектную книгу за полцены. Вернувшись домой, Л.С. и С.А. вклеили вырванную страницу на место.
Перевод, сделанный Геннадием Барабтарло, следует по времени за переводом Сергея Ильина, увидевшим свет в 1993 году (Набоков В. Bend Sinister: Романы. СПб.: Северо-Запад, 1993. 528 с.), и предшествует переводу А. Горянина и М. Мейлаха (Набоков В. Просвечивающие предметы. СПб.: Азбука, 2014. С. 21–232). Сразу же бросается в глаза тот факт, что переводчик издания 2008 г. стремится подражать «русскому» Набокову более, чем, кажется, следовало бы это делать; он пишет «фамилья», «танцовать», «на троттуаре», «безпокойство», «безпорядок», «безшумно», «безсмертный», «безпечное существо», «безцеремонным образом», «несовсем уверен», «черезчур энергично», «вапленных и перевапленных», «шолковая рубашка», «шоффёр», «тормаз», «Шерлок Хольмс», «Лос-Ангелос» и т.п. Гостиная «углом» в доме Бишопов (то есть имеющая форму хода конём, в оригинале: L-shaped drawing room) у Барабтарло – «главная гостиная глаголем» (с. 123). Сноски также стилизованы переводчиком «под Набокова»; поначалу ему удаётся эта невинная мистификация, так что читатель начинает раздумывать, что из написанного в примечательных подвалах принадлежит автору романа, а что – автору перевода.
В одной из таких сносок (с. 63) Геннадий Барабтарло делает необъяснимую ошибку, говорящую либо о его впечатляющих неладах с арифметикой, либо о незнании им английского алфавита; в последнее верится с трудом, но и первое невероятно. Переводчик заявляет, что «по-английски название третьей от конца буквы алфавита звучит как английское вопрошание (“почему?”), следующая же буква, “икс”, означает, разумеется, неизвестное в уравнении». Однако в английском алфавите, как и во всех родственных ему, как раз икс – третья буква от конца, а следующая за ней (то есть вторая от конца, иначе говоря, предпоследняя) – тот самый игрек, который и звучит как английское «почему?» (why).
Иногда смысловая неточность перевода Барабтарло очевидна и поразительна. При первой встрече Элен Пратт говорит повествователю: Клэр Бишоп «хотела бы кое-что узнать у вас» (с. 100); это вполне выглядит как передача просьбы о личной встрече. Не знаешь, что и думать, когда читаешь далее о том, что упомянутая Элен почему-то начинает отговаривать повествователя от свидания с Клэр (с. 121). А дело в том, что Элен изначально просила не о встрече повествователя с Клэр, а о его встрече с ней самой, дабы она(то есть Элен) могла выяснить нечто для Клэр: «Клэр Бишоп – моя близкая подруга. Ей нужно кое-что выяснить. Можно мне будет поговорить с вами на днях?» (перевод С. Ильина, с. 49).
В ином случае – причём на той же самой странице – перевод Барабтарло, наоборот, разъясняет недоумение, возникающее при чтении перевода Ильина: прощаясь с повествователем, Гудман отдаёт ему чёрную маску, которую тот кладёт в карман (с. 100); у Ильина же написано: Гудман «отобрал у меня чёрную маску, которую я засунул в карман» (с. 49), что нелепо.
В другом месте Барабтарло строит такую фразу: «ныряя в автомобиль, у меня слетела шляпа» (с. 291); Ильин же переводит вполне по-русски: «ныряя в машину, сшиб с головы шляпу» (с. 151).
Из многочисленных «человековедческих» идей романа (которыми полны все произведения Набокова) укажем лишь на одну тематическую линию: сочетание в жизни человека аспекта «быть» и аспекта «выглядеть» (в том числе и «запечатлевать облик»). Так, знать о человеке (даже во многих подробностях), утверждает Набоков в этой книге, ещё не значит знать человека. «Я всегда чувствовала, – говорила матушка, что, в сущности, не знаю Севастьяна. Я знала, что у него хорошие баллы, что он поглощает невероятное количество книг, что у него привычки порядочного человека <…>, – всё это и многое другое я знала, но сам он как-то ускользал от меня» (с. 58–59). Севастьян в Кембридже пытается быть англичанином, но только выглядит им, оставаясь внутри себя самим собой. «Себе наперекор Севастьян понял <…>, что, как бы мудро и приятно его новое окружение ни подыгрывало его давнишним мечтаниям, сам он, или, лучше сказать, самое драгоценное в нём, останется в том же безнадёжном одиночестве, что и всегда» (с. 77). Не осуществилось само его «стремление быть и вести себя как все прочие, между тем как он был счастливо обречён на одиночное заключение в себе самом» (с. 80). Счастье такого заключения, видимо, состояло в том, что герой обнаружил интерес к самопознанию, а заодно и к осознанию того экзистенциального контекста, в котором он пребывал. Возможно, думает повествователь, в Кембридже Севастьян размышлял «о старом-престаром вопросе “кто ты такой?”, с которым обращаешься к самому себе, сделавшемуся в сумерках странно-уклончивым, и к Божьему миру вокруг, которому ты так и не был представлен как следует» (с. 86).
В этой своей книге, как и во многих иных, Набоков обсуждает с читателем тему фотографии как некую антропологическую проблему. Фотокарточка то ли сохраняет, то ли порождает, то ли провоцирует воспоминания: «Мой отец, тогда молодой кавалергард, познакомился с Виргинией Найт во время отпуска за границей, если не ошибаюсь, в Италии. Их первая встреча была как-то связана с охотой на лисиц в Риме в начале девяностых годов, но не могу сказать, матушка ли моя говорила мне об этом, или я безотчётно припоминаю какой-то тусклый снимок из семейного альбома» (с. 27). Здесь фотография помещена в «зазор» между памятью, которую она хранит, и памятью о ней самой.
Фотография человека связана и с жизнью, и со смертью. Рассказчик замечает в комнате Севастьяна две фотографии в рамках. «Одна была увеличенным снимком какого-то по пояс обнажённого китайца, которому со всего маху отрубали голову; другая представляла собой банальный фотоэтюд: кудрявый малыш играет со щенком. Такое соседство показалось мне сомнительным с точки зрения вкуса, но, уж наверное, у Севастьяна были свои резоны держать их и повесить так, а не иначе» (с. 73). Так же сомнительно с точки зрения вкуса соседство жизни со смертью в человеческой реальности.
Посредство камеры обеспечивает стирание грани между вымыслом и явью (ещё одна постоянная тема Набокова). Фотография реального человека может стать иллюстрацией для вымышленной биографии, описывающей нереальную жизнь. Севастьян даёт в газету такое объявление: «Автор, пишущий вымышленную биографию, желает приобрести фотографии мужчины энергической и простой наружности, положительного поведения, трезвенника, предпочтительно холостого. Куплю фотографии детские, отроческие и в зрелом возрасте для помещения в вышесказанном сочинении» (с. 72). Реальные снимки должны здесь работать на виртуальный сюжет, придавая ему видимость подлинности. Отсутствие же фотографического подтверждения существования реального человека может поставить под вопрос саму его реальность. Желая получить сведения о первой жене П.П. Речного, повествователь спрашивает его: «Нет ли у вас хотя бы её фотографии?» (с. 218). Но жена давно ушла из его жизни, из его реальности, и Речной думает, что, может быть, «её никогда и не было», «что это был просто дурной сон» (с. 220–221). И одно из свидетельств в пользу полного отсутствия Нины Туровец – то, что её бывший муж Пал Палыч Речной «не сохранил её карточек» (с. 221). Отсутствие фотографии человека усиливает чувство его неподлинности, его виртуальности.
Наконец, стоит указать на приём «книги в книге», который здесь активно использован Набоковым. Последовательность событий, происходящих с повествователем, собирающим сведения о своём умершем брате Севастьяне Найте, задаётся последовательностью и темами произведений самого Найта, а также, возможно, порядком книг на самой «опрятной» полке в квартире Севастьяна. Эти книги, числом 15, перечисляет повествователь в 4 главе (с. 73–74). На первом месте – «Гамлет» (с. 73). «Севастьян, говоря о самом первом своём романе (ненапечатанном и уничтоженном), объясняет, что в нём повествовалось об одном располневшем студенте, который, приехав домой, узнаёт, что мать вышла замуж за его дядю; дядя же этот, отоларинголог, убил отца студента» (с. 107). Это, конечно, намёк на сюжет Гамлета. В 11-ой главе повествователь, цитируя Найта, приводит описание внешности г. Силлера, у которого кадык движется «как выпуклость занавеса, за которым стоит Полоний» (с. 161), жертва Гамлета (акт III, сцена 4). Вторая книга Севастьяна, «Грань призмы», повествует о расследовании мнимой смерти одного из героев; второй же книгой на полке оказывается «Смерть Артура» Томаса Мэлори; однако в смысловом отношении это произведение Найта (а может быть, и сам роман Набокова) перекликается с книгой Стивенсона «Странное происшествие с доктором Джекилом и мистером Хайдом», которая стоит четвёртой. На третьем месте – «Мост Сент-Луис Рей» Торнтона Уайлдера, «история незнакомых друг другу людей, оказавшихся на рухнувшем мосту в Перу» (с. 74, прим. перев.); этой книге соответствует роман Севастьяна «Успех», в котором автор исследует скрытые причины случайной (или как бы случайной) встречи незнакомых мужчины и женщины, пытаясь выяснить, «каким именно образом две линии жизни приходят в соприкосновение» (с. 150). «Даме с собачкой» соответствует, видимо, мадам Лесерф, появляющаяся перед рассказчиком в компании чёрного бульдога (с. 230). Та же мадам Лесерф, у которой не приживаются цветы, говорит повествователю: «Была одна персидская принцесса вроде меня. Она погубила все дворцовые сады» (с. 248); а десятым на полке Найта стоит англо-персидский словарь. «Как покупать лошадь» (№ 14 на полке) – намёк на шахматного коня (knight), не раз всплывающего по ходу повествования. Роман Марселя Пруста «Letemps retrouvé», стоящий на 9 позиции, переводится как «Восстановленное время» у Барабтарло и как «Обретённое время» у Ильина; буквально глагол retrouver означает «находить потерянное»; это указание на попятное движение рассказчика-расследователя во времени. «Человек-невидимка» Уэллса (8 позиция) указывает на статус Севастьяна как отсутствующего персонажа. Список книг начинается и заканчивается произведениями Шекспира. Последним стоит «Король Лир».
Разбираемую нами книгу завершает послесловие переводчика под безусловно удачным, прямо-таки «набоковским» заголовком «Тайна Найта». Геннадий Барабтарло производит вскрытие и тщательный осмотр чрезвычайно сложно устроенного «механизма» романа, находя и показывая читателю многочисленные неявные связи, намёки, смыслы вещей, ситуаций, имён. Подробнейшим образом исследуется имя «Севастьян» (ещё один пример спорной «русификации» текста), фамилия «Найт», а также имя и фамилия вместе. Жаль, что автор послесловия не рассматривает один (и самый очевидный) смысл фамилии Knight – «рыцарь». Вряд ли Набоков упустил бы из поля зрения и никак не использовал бы это значение слова; кстати, второй книгой на известной полке Найта стоит «Смерть Артура», повествующая о рыцарях круглого стола. Мы узнаём также о разнообразных приёмах изощрённой игры с читателем, которую ведёт Набоков не только в «Истинной жизни», но и во всех своих романах. А в самом конце послесловия, то есть на самой последней странице всей этой книги, вдруг взрывается совершенно уж неожиданная мина (или, если угодно, обнаруживается последняя ловушка в игре пишущего с читающим): переводчик по имени Геннадий Барабтарло сознаётся, что им некогда была опубликована «не совсем серьёзная статья» о следах Чехова у Набокова (с. 348), и в сноске указывается эта статья, и автором этой статьи значится некая Emily Emery. Так напоследок читатель получает в своё распоряжение ещё одну «именную» загадку и волен решать её как ему угодно: то ли Г. Барабтарло, публикуя «несерьёзный» текст, выступил под несерьёзным псевдонимом; то ли никакого Г. Барабтарло нет, и эту странную (наверняка выдуманную) «фамилью» использует в качестве псевдонима переводчица по имени Эмилия Эмери.
С.А., Л.С.
Томск
|
